стало покоя с некоторых пор из-за одной твари.
— Верю, милая.
Тут мягко вмешалась и супруга господина Йоргу Василиу:
— Да плюнь ты на нее, какая есть — такой и оставайся. Бог небось тебя ничем не обидел.
Гафица злорадно рассмеялась. Это делало ее еще прельстительней. А собеседницы не спускали с нее глаз, то и дело едко переглядываясь. Убедившись, что из нее ничего больше не вытянешь, они ее отпустили. Гафица вышла из комнатушки, увешанной ковриками и рушниками, и глаза Витории тут же подернулись печалью. Повернувшись к образам в восточном углу, она трижды перекрестилась. Потом обратилась к хозяйке, смотревшей на нее во все глаза, и стала сказывать не столько о ходе следствия, сколько о том, как упорствует человек, чей клык видится под заячьей губой. А ведь ломает его сила превыше человеческой.
— За соломинку хватается, милая госпожа Мария, — горячо продолжала горянка. — Не ведает, бедняга, что судьба придет, ноги сведет, руки свяжет. Уж я теперь сполна узнала и постигла его. День-два поиграет с ним и этот господин в островерхой кэчуле. Он тоже понимает дело, не слепой, не глупый, да я его упросила повременить. Даст бог, все доказательства найдутся, тогда я и увижу; забьется мой недруг, как бился в овраге муж мой. Хрястнуть бы его чеканом по тому месту, по которому он ударил Некифора Липана, — мне бы сразу легче стало. Да невозможно такое; Георгицэ тоже не могу неволить — зелен еще да глуп. Уж лучше изводить злодея намеками — может, хоть немного уляжется обида, томившая меня. Я, милая моя госпожа, жила на белом свете только ради этого человека, мужа моего. Хорошо при нем жила, цвела. Теперь немного мне дней осталось, да и те без радости. Подумаю иногда и сама диву даюсь, откуда силы взялись — вынести и исполнить все. Мне бы, как только я набрела на него, рухнуть на том самом месте, взвыть на весь белый свет. Да я-то хорошо знаю, откуда поддержка моя и сила. Вот и сделала все, как положено, и еще сделаю, сколько духу хватит. Гору я исходила вдоль и поперек, в Борке была не знаю сколько раз; денег не жалела, людей, священников потревожила. А еще, госпожа моя, говорила я по проволоке с городом Пьятрой. Я была на одном конце, в примэрии Борки, а господин префект на другом. Я просила за своего мужа, чьи кости разбросаны по дну оврага, чтобы позволил похоронить его на погосте. Пусть отдыхает не среди волков, а в христианской земле. Того ради грех взяла на душу, говорила по проволоке. А мужчины смеялись надо мной, когда я перепугалась, услышав голос из самой Пьятры. Да мало ли чего я делала. А теперь уже близок конец всему.
Витория уронила голову на плечо госпожи Василиу и горестно заплакала. Потом крепко утерла слезы рукавом и стала готовиться в дорогу.
XV
Собрался пестрый люд далекого уголка на Сухе-реке, с его враждой и дружеством, кознями и наговорами, тревогами и надеждами. Все уселись на телеги и переехали на ту сторону Стынишоары, где рядом с восковой свечой убитый ждал последнего успокоения.
Господин Тома позаботился, чтоб к назначенному часу подъехал воз, запряженный парой дородных быков. Он украсил воз можжевельником и поставил на нем пустой гроб. По желанию Витории он призвал трех священников да трех горцев с бучумами и еще четырех плакальщиц. Две были родом из Борки, две — из Сабасы. Господин Тома отобрал самых искусных мастериц поплакать да попричитать над мертвым. На телеге дьякона он привез поминальные дары. Для священников стояла наготове бричка, выкрашенная в зеленый цвет. Люди, несшие хоругви и крест, выстроились на дороге. Другие спустили гроб в овраг, и там Витория, засучив рукава, бережно переложила в него одно за другим сохранившиеся останки мужа, после чего окропила их вином. Мужчины подняли из оврага не очень тяжелый груз, опустили гроб в кузов, накрыли его красно-черным ковром и подали знак: все-де готово. Сельчанин, правивший быками, помахал людям с хоругвями и крестом. На первой же остановке священники сошли с брички и отслужили молебен, вознеся песнопения. Витория обходила из конца в конец шествие, следила, чтобы все делалось по заведенному обычаю. За нею следовала бабка со свитками полотна для «наведения мостов на тот свет» Когда шествие снова двинулось, горцы заиграли в бучумы, разнося печальную весть до самых дальних долин. Когда замолкли бучумы, послышался жалобный плач: это в голос закликали нанятые женщины. Витория внимательно смотрела и слушала. И хотя это был для нее самый мучительный день и трудилась она того побольше всех нанятых ею женщин, она была довольна.
Представители власти и овчары из Двух Яблонь были тут же. Богза и Куцуй держались поврозь: один шагал по одной обочине, другой — по другой. Они не обменялись ни единым словом, даже не взглянули друг на друга. Только когда сельчане подняли из пропасти гроб, положили его в телегу и сняли крышку, Калистрат Богза не удержался: вытянув шею, он жадно всматривался поверх людских голов, стараясь разглядеть останки мертвого.
Это Витории примерещилось, что он не удержался. Напротив, ему и в голову не приходила мысль сдержаться. Он был словно в горячке, и единственное, что ему хотелось, так это разглядеть мертвого хорошенько, попытаться узнать, в каком состоянии череп. Если на нем не виден след от удара железом, то все подумают, что Липан ночью рухнул спьяна вместе с конем в глубокую пропасть.
Жены тоже держались поврозь, только изредка обменивались злобными взглядами. Горянка все видела и мысленно взвешивала. Помня обо всех подробностях чина погребения, она успевала все же перекинуться с госпожой Марией торопливыми замечаниями. Георгицэ при ней не было. По велению матери, сразу же после ее возвращения на эту сторону горы, он сел на коня и повез в Сабасу поклажу убитого и собаку.
Между тем шествие продолжалось; как только нанятые заранее люди заметили его, с высокой звонницы ударили колокола. В колокольный звон вплелись голоса бучумов. Жители села высыпали сперва на завалинки — поглазеть на шествие из-под сложенных козырьком ладоней. Потом заторопились друг за дружкой на кладбище.
Такую пышную службу нечасто видели в Сабасе. На обнаженные останки Некифора Липана лились косые лучи золотистого апрельского солнца. Священники молили всевышнего об упокоении души раба божьего, затем высокими голосами пропели вечную память. Витория подошла к госпоже Марии, скороговоркой попросила, чтобы та позаботилась о последней части обряда; главное — не забыть в нужную минуту о вине для окропления могилы и черной курице, которую
